Лес и девочка

В этом журнале есть стихи, прозаические зарисовки и про жизнь.

Я журналист, поэт, писатель, еще у меня котик есть. Известна под ником Лемерт, а также под именем Анна Долгарева.

Схерали, говорит, они герои,
Они ж там - из окопа не успели.
А это я захлебываюсь кровью,
Чужой, чужой захлебываюсь кровью,
И бьёт арта по дышащей по цели.

Холодный март, бессмысленная высь.
Вот имена, пожалуйста, молись.

Я здесь не женщина, я фотоаппарат,
Я диктофон, я камера, я память,
Я не умею ничего исправить,
Но я фиксирую: вот так они стоят

Ещё живые, а потом не очень.
Я не рожу зеленоглазых дочек.
Когда пожар - звоните ноль один.
Поднимет трубку нерожденный сын.

Вы там держитесь, но спасенья нету.
Летят, летят крылатые ракеты.

Мы смерть, мы град, мы рождены для боя,
Мы станем черноземом, перегноем
И птицами в весенней тишине.
Схерали, говорит, они герои.
Чего ревешь, не плачь, ты на войне.

И пока небосвод от снарядов стонет,
Некому поплакаться, помолчать не с кем,
И приходит дед, заваленный в доме
О году пятнадцатом, под Донецком.

На рассвете этом, медвяном, дынном,
Он пришел, лишенный тоски и страха,
И стоит у околицы белым дымом.
Прозревая Харьков и Волноваху.

А чего говорит, что ли снова бомбы,
Не пойму, кому от этого легче.
Навели бы мир, отстроили дом бы,
За меня бы в церкви поставили свечи,

Потому как умер я неотпетый,
Хоронили в спешке под минным роем.
Это век становится волком, это
Сами мы становимся сталью с кровью.

Это русский хтонос, его железо,
И земля перекопана на два метра,
Потому что мы, не бояся смерти,
Щедро делимся ей, и она навесом

Прилетает прицельно, бесслезно, метко,
Сталь и кровь, и нет никакого страха
Только мертвый дед, куря сигаретку,
С грустью смотрит на Харьков и Волноваху.

вместо слез
1.
И если чума, и если война,
И если горящий куст,
И если в крови и пепле страна -
Не я от нее отрекусь.

Хех, нам в перспективе обещан рай,
Но все чиновники врут.
Но как я русский есть самурай,
То я остаюсь тут.

И вспашет "Градом" землю весна,
И кровь побежит в ручьях.
Но если рухнет моя страна -
В обломках погибну я.

Не знаю, кто доживет до утра,
Пока происходит ад.
Но Господи Боже, ещё вчера...
Месяц ещё назад...

2.
Хорошо, что я никогда не хотела детей,
А то посмотри - бежит он на небеса,
Дева Мария усыновит, укроет его теплей,
Погладит по опаленным его волосам.

А он бежит, а мне-то все кажется: мой.
Потом облегчённо вздыхаю: я ж пустоцвет.
Сердце мое перепахано этой войной.
Уже почти не болит, словно его и нет.

и говорит упавшая ракета
на улицу героев сталинграда
нет у меня ни памяти ни света
нет для меня чистилища и ада
я сделана хорошим человеком
вне нации и времени и века

не выходи из дома из постели
лежи в развалинах как хрен на блюде
у мертвых нет ни имени ни цели
и даже пышных похорон не будет
летят летят крылатые качели

мы рождены чтоб сказку сделать бредом
предсмертным бредом окаянных дней
летит летит крылатая ракета
и нет национальности у ней

Через реку Смородину нет моста.
Это детские сказки: там темнота
Да густая трава, да дуб опалённый,
Пацаны из двенадцатого батальона,
Павшие под городом с названием Счастье -
Некуда им возвращаться.

Так и ходят они по этой траве,
И две училки из Горловки ходят по ней,
Завуч и географичка.
Говорят: мы сегодня проходим свет,
Он всего надёжнее и сильней,
Подставляйте ему личики.

И у мертвых училок их мертвый класс
Так задолбан войной, так небрит и чумаз
Подставляет лица под ветер.
И расходится черный мазут темноты,
И они улыбают щербатые рты
И становятся словно дети.

(невыдуманная история одной военной корреспондентки)

1.
Если бы две недели назад
случайный осколок прилетел в мою рыжую голову
в поселке шахты Трудовская (ДНР)
или на позициях ЛНР под Славяносербском,
моя этическая позиция
осталась бы безукоризненной.

Быть на стороне слабого -
так нас учили буквари,
так нас учили мама и папа
и вся великая русская литература.

Семь лет я была с теми, кого бомбили,
семь лет я воевала за них с целым миром
и особенно с собственными штабными.
Как же мне не остаться с ними?

Я родилась и выросла в Харькове,
я не разговариваю с собственным братом с 2014 года.
Я даже родителей прошу не упоминать его в разговорах.
Я — с теми, кого бомбили.
Мой брат - с теми, кто их бомбил.

Так вот будет: я приеду с походным рюкзаком на плечах,
пройду по двору, где семь лет не была,
где не надеялась уже побывать при жизни,
сяду на лавочку перед окнами,
из которых будет пахнуть жареной картошкой,
и сердце мое станет огромным и жарким.
И разорвется.

2.
На границе с зоной боевых действий,
рядом с танками самими могучими в мире,
я сижу на съемной квартире,
я считаю: «раз — и, два — и, три — и, четыре»,
песня лейся да знамя взвейся.

Я думаю про девочку, инвалида из Киева,
она написала: «ты мне сегодня снилась,
я жду тебя в гости».
Я помню, как льется кровь, отрываются ноги, ломаются кости,
эта память мне все нутро выела.

Я видела это под Луганском и под Донецком в степи рыжей.
Я думаю: «выживите».

Я молюсь за русского офицера,
за украинского призывника.
Эта хрупкая моя вера
никого не спасла пока.

Я сижу, прижавшись спиной к батарее.
Пусть все закончится побыстрее.

Выключается свет.
Ночь будет чудищ полна.
Но права моя страна или нет -
это моя страна.

3.
Выживи мама, мама моя Россия,
Выживи папа, папа мой город сивый.
Жили, дружили, пили да не тужили.
Выживи, Тоха, с которым мы вместе жили.

В две тыщи десятом жизнь дала трещину -
Я из Харькова в Киев переехала на Троещину.
Так пила что заработала панкреатит.
Самолёт, самолёт, посмотри, летит.

В двенадцатом уехала в Питер,
В пятнадцатом сделалась невъездной.
Что происходит этой ранней весной.
Хлеб на столах - это мы-то жали и сеяли.
Выживи мама, мама моя Расея.

Эх, наступает ночь, тревожное небо.
Как там белая хата, садок вышнэвый?
Кто меня предал-продал властям Украйны -
Не умирай, падла, не умирай-на.

Братцы да сестры, сгоревшее поколение,
Кто там вместо Бандеры вешает Ленина?
Ночь наступает, времени очень мало.
Выживи, мама, Русь моя, мама, мама.

4.
Люблю тебя
Люблю тебя
Береги себя
Давно не писала так часто
Знакомым и незнакомым
Не выходи из комнаты не совершай ошибку
Собери документы
Заряди телефон и пауэрбанки
Если уезжаешь то не бросай кота
Люблю тебя
Люблю тебя

Пусть выживут друг и враг
Те кто пишет "мы вас ждём -
Аничку и Россию"
Те кто пишет "умри ватная дрянь
Никакая ты нам не Аничка
Русский ты оккупант"

Пусть выживут

Ночь
подбитой техники больше не видно
Я русская
И мне за это не стыдно

5.
Что-то горчит под ложечкой да щекочется.
Степь, не кончается степь, никогда не кончится.
Русская степь, небеса, украинская степь -
Жизнь-то прожить, да их перейти не успеть.

Русская степь в украинскую перейдет,
Водка, горилка, сало, глубинный народ.
Помнишь, тут были, пили, друг друга любили,
На солнце сгорели, домой добрались еле-еле?

Русские степи, комок перекатиполя,
И камуфляж у нас разных цветов, но до боли
Помню большие звёзды в степи под Херсоном,
На окружной, над городом мирным, сонным.

6.
В Харькове
я росла.
В Харькове мы играли:
в мушкетеров
в Робина Гуда
в уличные бои.

Кричат сирены, их голоса из стали
взрезают улицы, парки, дворы мои.

Детство мое
никогда уже не настанет.
Город моего детства превращается в Готэм.
- Я буду русских встречать с цветами,
- Я буду русских встречать с пулеметом.

Кем я вернусь в этот город?
Через какие пройду горнила?
Триколор у меня на груди — мишень для бывшей подружки.
По нашим старым кафешкам стреляют пушки.
Я любила играть в войнушку, очень любила.
Я никогда не вернусь с этой войнушки.

7.
Первого марта, на шестой день войны
В одном одесском дворе расстреляли кошек.
Наверное, сдали нервы.

Да, у многих сдают нервы.
Может, кошки мяукали с рязанским акцентом,
Или сидели не на бордюре, а на поребрике,
Но их расстреляли.

- Рыжего, - говорит,
- мы хотели домой забрать, но не успели.
Серая Жопь носила котят.
Дин был маленький,
Я хоронила его в своем платке.

В этом месте я,
Видевшая столько человеческих трупов,
Что хватит на деревенское кладбище,
Спряталась под одеяло.
Накрылась им с головой
И долго повторяла:
"Теперь я живу в этом домике".

8.
бессмысленно заклиная остаться людьми,
в крайнем случае, становясь котом, но не прочим зверем,
я
сшиваю
раздробленный
мир -
нет ничего кровавее и грязнее.

но я тут буду стоять со своими стихами, ныть
о гуманизме посреди городов выжженных.
в шесть часов вечера после войны
я не выживу.

я утверждаю, что значат что-то слова,
я утверждаю, что значит что-то любовь.
русская моя рыжая голова,
русская моя красная кровь.

вот такая, блин, музыка, такая война,
делу - время, потерям - счет.
слушай, ну если хочешь - меня проклинай,
только меня, а не кого-то еще.

9.
А помните, были девочки-фигуристки.
Помните, как они надо льдом взлетали.
А потом применили летальное.
По Донецку, Горловке, Харькову,
От людей - окровавленные огрызки
И вороны каркают.

А девочки танцевали,
Выгибались руки в идеальном овале,
Земля отзывала свое притяжение.
А потом побагровела и порыжела,
И ничего не значат теперь эти танцы.
И мои стихи ничего не значат,
Раз никого не спасли.
Говорю: "останься в живых, останься,
Как же я буду иначе
Среди искалеченной этой земли".

В трубке гудки
Связь пытаются выловить.

Но ведь танцевали же.
Танцевали?
Было ведь?

10.
В три часа ночи,
Сидя в зелёной машине
С "Никоном" и блокнотом,
Стукаясь головой о дверь,
Я вспомнила "пазик"
В Кировске, ЛНР.
Это была запасная машина на штабе,
Ровно так же тряслась на ухабах.

Ещё я вспомнила,
Как летней ночью ехала с Лёшей "Добрым",
Комбатом "Призрака",
На "Ниве" через летнюю степь во тьме.
Гремели прилеты, стрекотали сверчки,
Леша включил музыку из аниме.
Я тогда была моложе,
Наверное, лет на двести.

Мы воевали
Против армии.
С говном и ветками.
Нас убивали,
А в штабе запрещали ответку.
Было совершенно понятно, что правда за нами,
Хоть нас и мало.

Лёшу, кстати, похоронили в Алчевске.
Я не была у него на могиле.
Я вообще не хожу на могилы -
Как-то их многовато стало

И вот сейчас,
Когда линия фронта
Легла прямо через меня,
Я поняла, что чувствовала Ева,
Рай на яблоко обменяв.

И я пишу людям, которых знаю давно и недавно
Телеграфные строчки:

Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Не умри, пожалуйста.
Не сегодня.
Не этой ночью.

Расскажи мне, расскажи
сказку, больше не могу.
Это человек лежит,
расцветая на снегу.

Это красным он зацвел,
как цветок, на остановке,
Расскажи мне про котел,
(впрочем, лучше про котов)
и про новые винтовки.

По реке плывет топор, прямо до Чугуева.
Ну и пусть себе плывет, он в эвакуацию.

Абрикосы зацвели
рано, не дождавшись марта,
и огонь горит на картах
и на кожице земли.

О земля, сыра постель,
вот мужик; орет сирена,
но стоит он на коленях
посреди трамвайных линий,
и пытается он сына
собирать из запчастей.
Эх, на небе порадей!

По реке плывет топор, прямо до Чугуева.
Ну и пусть себе плывет, может, он за мир вообще.

Города падут во тьму,
на ветру дрожит осина.
Собирай же, дядя, сына
по Донецку по всему.

Он восстанет и пойдет,
он за нас на небе спросит.
Будет лето, будет осень,
как-то выживет народ.

Собери его, родной,
пусть за нас — за грешных, гадких
он заступится украдкой.
Мама, мама, я в порядке.
Мама, это не со мной.

На праздники — пустующий роддом,
охранник кашляет вчерашним перегаром
Идут волхвы, Азиз и Наримон -
уборщик с санитаром,

к девчонке, у которой только сын,
она одна, и он совсем один,
и больше никого. Азиз смеется:
«Нэ плач. Бери тихонько мандарин».
И он как солнце.

Господь рождается, и славимо Его,
не будет смерти ныне.
и в каждом проявленье — Рождество,
да вот хоть в мандарине.

Боюсь сказать, что я тебя люблю,
А вдруг, а вдруг, а вдруг все будет снова.
А для меня любовь - любовь быть смелой.
И мертвый голубь разевает клюв.
На скользкой тропке от метро ледовой
Лежит его расхристанное тело.
И город серебрист и темно-сер,
И я с тобой несмелая совсем.

А я б сказала, всем и навсегда.
Пускай не трогают, тебя я защищаю,
Но вдруг опять меня ты не сумеешь.
И я несмелая, как талая вода,
И неумелая, как птица небольшая.
И прячусь, и домой, домой: скорее ж.

Но защити, я лишена одежды,
Привычек школьных, вузовских приколов,
И я иду, не понимая, где же ты,
Среди Москвы и Петербурга - голой.

Посреди этой хтонической темноты декабря,
Где гирлянды улицы серебрят,
Где прыгают аниматоры, Чебурашки и Пикачу,
Где я кричу, кричу, кричу я, кричу,